|
|
М. Ч.
В жажду каждого дня, словно мысль об ожившей воде,
Вниди, зная, как тает в гортани расколотый засухой камень.
Или нежно склонись к золотой задремавшей звезде,
Шевелящей лучами на дне, как распластанный Шива руками.
Мелких тварей полна, нашепчи мне волна
Про Израиля день, что уходит в Египет за тьмою,
И прохладна одна выступает Луна,
Состязаясь с мечтою твоею своей налитой белизною.
Ветер пой нам, сраженным жарой, ошалелую песню свою,
Как парнишка из бывшей Москвы третьи сутки мотается пьяный,
Как араб пожилой неразлучен со старым кальяном,
Или древний еврей превращает свой посох в змею.
Так, исполнившись Духа, безмолвную сушь рассеки,
Чтобы соль заискрилась, и древние брызнули соки.
Замороженной белой воды ни глотка не пролив на пески
Пей дареную флягу, чело запрокинув высоко.
Моря Красного кровь голуба, потому горяча,
Горячее твоей белым Солнцем раскрашенной кожи.
Лей, себя не жалея, в ложбинку чужого плеча
Влагу легкой слезы, что лизни - на морскую похожа.
И бездарный пророк, что в отечестве плачет чужом
О своем за пустыней безвидной и замершем морем,
Словно дикая рыба в беспамятстве вейся ужом
С оголтелой печалью в пустом обесцвеченном взоре.
Как сказать фараону теперь - Отпусти мой народ!
Веры нет эту жидкую гладь разодрать до пучины,
Расточенных собрать, как Господь обреченных берет,
С побледневшего лика сдирая загара личину.
Эйлат - Москва
Собрались предатели в солнечный круг,
Поили друг друга из дружеских рук
Изменой горячей в стаканчиках мятых.
Мы ей обжигались как утренним смехом.
И просто смеялись, и сыпали мяту
В свой чай золоченый, и грызли орехи.
Мы предали наших отцов и детей,
Но солнце скакало по нашим постелям.
Когда мы предали себя и гостей,
Как мы заплясали, о, как мы запели.
Яблоко мое глазное,
Зеленое, наливное,
Что ты видишь зимою?
Как падает снег,
По снегу идет человек,
Один, не со мною.
Раковина моя ушная,
Снова сижу одна я,
Твоим завиткам внимая.
Что ты шумишь, как дышишь,
А ничего не слышишь -
Все замерзает.
Как прячется под шагами
Или в оконной раме
Потерянный звук,
Так не выронишь с губ
И не сморгнешь глазами,
Как Ваня -
Мой сын, на окне,
На диво родне,
По моей неразумной вине
Ищет ангела в небе биноклем.
Вижу я, и тебе одиноко,
Как мне.
Чайная роза
В стакане январской воды
Тает, как тайная доза
Тепла за щекою мороза.
В точке взлетевшей звезды,
Дрожащей от ветра,
Достаточно света,
Чтобы тебя увести от беды.
Пей, лучшей встречи не чая,
В синем, звенящем, сухом,
В кружку нерусского чая,
Черную крепость смягчая,
Падает щедрым пайком,
К вечному полю и лесу
Снега бесплатный довесок,
С неба-кормильца сухим до поры молоком.
Страшно ль, что губы трещат от мороза -
Кутай их в смех - распускается роза
Северу верных ветров под крутым золотым кипятком.
Ты, яблоко в ладони у меня,
На глянец клянчишь у Луны прожилки.
Блести мастито в окруженьи дня,
Мерцай по-царски в желтизне коптилки.
Пока твой царь в измятых простынях
Не чает выпросить последней капли влаги,
Спасаясь в ночь от жидкого огня,
Чтобы ожить на полотне бумаги.
Ты, лампа - яблоко, но провода твои -
Ключицы оголенные кристалла,
В чьих жилах - заключенный луч любви,
Себя спалившей белизной накала.
Ты тень теней, налившаяся тьмой,
Ты женщина, которой я не стала.
Пусть он глотнет из твоего бокала
На грани камня, ставшего тюрьмой.
Душа, ты ищешь тишины распада,
Ты веришь речи, смытой тишиной?
В. Л.
Ну что, наблюдатель курящий, тебе ли дано
Сужением век собирать окружение в точку,
Где Солнца тяжелый корабль идет в одиночку,
И бликов зеленые брызги ложатся на дно.
Бездонного темного глаза вбирает пятно,
Как дерево тощим плечом отстраняет одежды,
И девушка, жмется к лучу, в упоеньи надежды
Себя показать в ежегодном горячем кино.
Ты видишь, как мгла, отползая, являет каркас
Наполненных дрожью упорной хребтов и отрогов Кавказа,
И нежные Альпы, где я не бывала ни разу,
И горы Сиона, где я побываю не раз,
Покуда для важного блеска иной не нашелся елей,
Касторовым маслом дареную обувь умастив,
Чтоб стыли ступени зеркальней, прозрачней, белей
Под грубой подошвой лихой опереточной масти.
И ты, оператор без камеры,- тает твой кадр
Сквозь легкие слезы и снег покаянного марта,
И местность лежит как старинная мятая карта,
В себе согревая до времени спящий азарт.
На любом языке, на дошкольном английском,
Хватит силы и духа закончить письмо.
Но почтмейстер на всей переписке,
Подышав на печать, твердо ставит клеймо.
И пока ты летишь, голубок,
Адресат не спасется от смерти.
Мы узнаем ее по следам на конверте,
По всегда характерному - Выбыл -
Еще пробуя адрес родной на зубок.
Мы надеялись в письмах остаться как в детях,
Но одни уезжают, а те поистерлись на сгибах
И истаяли прежде расставленных точек.
Наши письма не птицы,
Что крылами шурша, вместо нас в небеса улетают,
А красивые рыбы,
Что в темных столах засыпают,
В пересохших садках наших ящиков чернорабочих.
Я не верю, Господи, в силу своих молитв.
Помоги неверию моему.
Мне под лютым страхом заказан был путь назад,
Но пока горело в моих глазах,
Я не мог догадаться, что там горит
Не одна надежда, и почему
Я с врагами Господа моего
Выходил на бой, но всегда оставался слеп.
Но я верил силе, покуда под сапогом
Придорожный камень в живой превращался хлеб.
А теперь лишь валенки подо мной скрипят,
И зима в колючий закручивает платок.
И когда надо мной, наконец, прозвучал приказ,
Что моя нынче очередь ночью нести наряд,
Я почувствовал четко, что все - увяз,
Как в той старой сказке про ноготок.
А сыра земля снежной ласкою лижет грудь.
Север вкрадчиво трогает под локоток.
Горло гложет слово, что не продохнуть,
И в лицо как подачка ветра летит глоток.
Я держу свою речь, я еще не сорвался в крик.
Но как шапка на воре под кожею тлеет плоть.
Я все сам скажу, не тяни меня за язык.
Помоги неверию моему, Господь.
Не прощанье опасно, а нож под присмотром детей,
Плоской рыбой лежит, только тронь - и замечется молча,
Или ночь на лице, состоящем из острых частей
Заблестит из-под век желтым глазом по-волчьи.
У меня для тебя больше нет новостей.
Но плывет музыкант, продираясь сквозь хриплые звуки.
Он поет обо мне на короткой волне,
О тебе и опять обо мне, о разлуке.
Невозможно. И музыка движется вспять,
В черный ящик слетаются быстрые ноты.
Пусть пластинка пока продолжает играть,
Завираться, кричать, набирать обороты.
Но обманным движением прячется нож,
На иглу наскочив обрывается песня.
Свет уходит в глаза, сквозь ресничную дрожь
Он блестит все таинственней, ярче, чудесней.
Надо пойти на исповедь, как на прием к врачу.
Но я не боюсь греха и не чувствую боли.
Вероятно, я болен.
Я и в церкви молчу.
Ты не каешься, — говорит священник.
Это просто слова.
Мертвые как подо льдом трава.
Город требует денег.
Он превращает воду в летящий камень.
Я продаюсь с потрохами.
С ногами, руками,
С болящими от монитора глазами,
С печальной душой.
Я покупаю свободу.
Cосредоточься на дереве, на листе,
На его прожилках, на желтых точках.
На расставленных набело в пустоте...
Почитай, что пишут, особенно между строчек.
Осознай эту весть,
Чтобы потом осесть
В неживую листву городского леса.
Человек молчит.
Он почти убит
Смесью холода и железа.
Человек - ружье, человек - клинок.
Ты - горяч, я - холоден, мы оба орудья смерти.
Сделай выстрел в небо, слетит листок.
Это тебе, лови, письмецо в конверте.
“Мне кажется, я не видел тебя тысячу лет,” —
Сказал человек и взглянул на часы.
Он забыл о своей сигарете и подпалил усы,
Он был похож на бандита,
Потерявшего пистолет.
Его собеседник с осанкой джигита
Оседлал табурет,
Постукивал по столу кольцом.
Он наблюдал за лицом
Женщины с сотовым телефоном в руке,
Электрический блик лежал на ее дорогом пиджаке.
“Синтетика или шелк?” —
Подумал джигит, и услышал: “щелк”,
Это был выстрел, потом другой,
Бармен привычно заполз под стойку.
На пол упал мужчина, с виду ковбой,
В углу продолжали попойку.
Невесть как оказавшейся здесь монах
Просил прощенья за прегрешенья.
Бесполезный охранник застрял в дверях.
Женский крик уплотнял помещенье.
Это было похоже на то, как горячий пар
Наполняет сферу аэростата.
Надувается красно-зеленый шар,
Стоят зеваки, кричат ребята,
Фотограф мучает свой штатив.
И пилот в черном шлеме, глядя куда-то
Вверх, бормочет: “Мы улетим,
Скоро мы улетим...”
Ну, скажи мне что-нибудь нежное,
Довольно глупое,
Очень неосторожное,
Слишком хрупкое и невозможное
В обычной речи.
Из одних междометий....
Там в междуречье
Голоса и дыханья,
Когда из горла или гортани,
Или глубже, из самых легких,
Летят слова, сложенные из легких
Голубых, зеленых, розовых пузырьков.
Без особого смысла и без оков,
Одно на другое нежность лепит,
Просто что-нибудь, детcкий лепет.
Рваный кленовый лист лежит как лягушка.
Закутанный мальчик пьет фанту, холодной жестью
Ему режет пальцы, он дышит на них. Характерным жестом
Машет рукою, зовет подружку.
Она веселится, ее походка сегодня похожа на цифру восемь.
Осень. Осенью небо грянулось оземь
И обернулось лужей почти застывшей.
"Холодно, холодно, где вас носит?" -
Кричит своим листьям клен, но они не слышат.
Холодно. Скоро сутки, как замер невротик в своей постели.
Ему ничего не снится.
Ветер бьется в стекло, или это птицы?
Нет, птицы уже улетели.
Другие тексты Елены Муляровой:
Проза: http://grustno.hobby.ru/prose/melena.htm
В "Русском Журнале": http://www.russ.ru/journal/archives/authors/muliar.htm
В "Неторопливом общении" Саши Фрейдзон: http://www.postman.ru/~sanya/lampa.htm
В "Курносой" Андрея Травина: http://www.kulichki.net/death/koi/memento_mori12.htm#melena
В "Находках" Андрея Травина: http://www.au.ru/picks/skazka.htm
В "Лягушатнике" Алексея Андреева: http://www.net.cl.spb.ru/frog/kimono.htm
Хостинг проекта осуществляет компания "Зенон Н.С.П.". Спасибо!