Лимонад

          Шестнадцатого мартобря в одной из бульварных газет появилось объявление: "Продается ржавый гвоздь. Полная непригодность к употреблению гарантируется. Стоимость - один миллион рублей. Иметь при себе справку из психдиспансера о полной вменяемости."
          Прочитав это объявление, жгучий брюнет усмехнулся - и отставил в сторону чашечку кофе. Уверенно нажал нужные кнопки на телефоне.
          Комната, в которой раздался звонок, имела неопрятный вид. Вызывающе неопрятный. На столе высилась куча из тарелок, ложек, костей и арбузных корок. Под столом высилась такая же куча, под нее подстелена была газетка. Под кроватью валялись, на вид старые носки - но нет, то была просто пыль. Шкаф просел, казалось, под тяжестью белья и одеял - как бы не так, он доверху был заложен пустыми бутылками. Розетки в комнате отсутствовали, и шнур настольной лампы был примотан к оголенным проводам, что торчали прямо из дырки в стене. Свет лампы мигал, потому что народное хозяйство, состояние которого напоминало эту комнату, только помасштабнее, имело проблемы с электричеством.
          Молодой человек, присутствующий в комнате, лежал на кровати, курил "Столичные", и стряхивал пепел в полую металлическую ногу кровати. На его щеках заметна была щетина.
          Звонок. Молодой человек лениво снял трубку.
          · Я по объявлению.
          · Подъезжайте.
          · А...
          · Подробности при встрече.
          · О’кей.
          Через сорок минут брюнет был уже на месте. Входя в комнату, он едва не был убит дверью, пришлось ее отставить в сторонку. Молодой человек при его появлении сделал вид, что хочет подняться, он даже ногу свесил с кровати.
          · Лежите, лежите,- сказал вошедший,- не люблю церемоний. Кстати, меня зовут Гарик.
          · Боб,- сказал молодой человек, и лег поудобнее.
          После некоторого молчания Боб произнес:
          · Прежде чем мы начнем говорить о деле, мне хотелось бы взглянуть на справку из диспансера.
          · М-м-м, видите-ли, как-то не удосужился...
          · В таком случае нам есть о чем поговорить.
          · Простите?
          · Только идиот, откликнувшись на это объявление, может принести с собой справку. А идиотов мне не нужно.
          Во время разговора субъекты все бегали глазами по сторонам, а тут вдруг глянули одновременно друг на друга, да секунды на три и замолчали. В воздухе материализовалась какая-то странная усмешечка.
          Первым нарушил молчание гость.
          · Вы, я вижу, любитель живописи, - сказал он, чтобы поддержать разговор. (Треть стены в комнате была оклеена сигаретными пачками. Пачки образовывали довольно сложный узор.)
          · Это как, видимо, постмодернизм?
          · Нет, какая там живопись! Залил стену вином - пришлось заклеивать.
          · Вон что.
          Взгляды снова встретились. На этот раз они были серьезнее, и молчание длилось дольше.
          · Ладно, к делу. Я так понимаю, вы меня собираетесь обжулить. Посмотрим. Извлекайте товар.
          · Пожалуйста. Товар что надо. Можно считать, миллион у меня в кармане.
          Боб лениво протянул руку под кровать, достал шкатулку, поставил ее на табурет. Потом пустил колечко дыма и улегся поудобнее.
          Гарри так и потянулся к шкатулке - но вдруг ехидно взглянул на Боба:" В кармане, говоришь? Посмотрим!"
          Он взял шкатулку, поставил ее себе на колени, открыл. Внутри нее была подушечка алого бархата, на ней лежал гвоздь. Гвоздь был изрядной длины, сильно затуплен, погнут, изъеден ржавчиной и попачкан. Гарри посмотрел еще раз в сторону кровати, потом достал гвоздь двумя пальцами, а шкатулку поставил не глядя на табурет. Гвоздь он некоторое время вертел в пальцах и рассматривал. Цвет его физиономии неспешно менялся в сторону более теплых оттенков. Наконец он перестал рассматривать гвоздь и принялся разглядывать кровать, над которой висели клубы дыма. Затем очень аккуратно - чтобы не поцарапать - положил гвоздь на табурет. (Без подушечки алого бархата гвоздь совершенно не смотрелся.) Потом вынул сигару изо рта и прочно вдавил ее в пепельницу. Потом величаво поднялся и медленно прошел к выходу. Потом взялся за ручку двери.
          А кровать все помалкивала и пускала колечки.
          Когда он стал оттаскивать дверь в сторонку, чтобы пройти, что-то громко скрипнуло. Он вздрогнул от неожиданности, секунду раздумывал, потом решительно поставил дверь на место, вернулся на свой стул и твердо спросил:
          · Послушайте, уважаемый, что это значит?
          · В объявлении все было написано. Предлагаю купить - стоит недорого.
          · По-моему, вы не просто хотите меня обжулить, но еще и принимаете за какого-то идиота.
          · Надеюсь, вы понимаете, что идиота таким способом не обжулить. Если это и ловушка - то скорее для эстета.
          Молчание.
          · Сознаюсь, вы меня заинтриговали. Но откуда такая несуразная цена? Почему, например, не десять тысяч?
          · Неужели вы думаете, что найдется идиот, который даст за этот гвоздь десять тысяч? Он гроша не стоит.
          Молчание. Гарри снова взял гвоздь и стал его рассматривать - но теперь уже не столько с недоумением, сколько с любопытством. Наконец, он несколько раз подбросил его на ладони, усмехнулся и глянул на Боба:
          · Вы знаете, мне и в самом деле нравится этот гвоздь. Я готов дать за него сто рублей. Устроит?
          · Да? Я знаю, что вы с ним сделаете! Вы повесите его на стену и будете всем его показывать - вот тот гвоздь, за который у меня просили миллион! И вы думаете, что я отдам его за сотню?! Никогда.
          · Пятьсот!
          · Нет.
          · Вы плохо понимаете ситуацию. Я бы на вашем месте пользовался случаем, пока я в настроении. Скоро я передумаю - и вы останетесь с носом.
          · Что вы. Я продам его кому-нибудь другому - и с носом останетесь вы.
          · Думаю, - сказал Гарри не без ехидства, - что если мне взбредет в голову фантазия потратить миллион на ржавый гвоздь, то вы всегда сможете подобрать мне еще один не хуже этого!
          · Да, но это будет уже не тот гвоздь! · Простите,- сказал Гарри почему-то хриплым голосом, - разве это так важно, тот или не тот?
          · Конечно, нет. Но натура - дура. Ее не переспоришь.
          - ?..
          · Можете считать, что мой гвоздь - это уникальная абстрактная скульптура. А что? Вы только посмотрите, какой лебяжий изгиб! А эта шляпка, а эта ржавчина цвета маренго?..
          · Черт с ней, со ржавчиной. У меня нет желания покупать абстрактные скульптуры.
          · Это просто пример. Вы ведь можете так и не считать.
          · В таком случае, что такое ваш гвоздь?
          · Просто гвоздь.
          · Хорошо, я вам помогу. Вы, видимо, пытаетесь мне продать какую-то идею. Вот, например, художник вылепит свою идею на холсте - и дерет потом за нее бешеные деньги. Но ведь платят же ему не за холст и краску - а за идею! То же самое, видимо, и у вас - только я никак не могу взять в толк, что вы предлагаете.
          · Я предлагаю именно гвоздь. А идей я сколько угодно отдам задаром.
          · Например?
          · Сначала - гвоздь. Потом - примеры.
          · Нет, все-таки я чего-то не понимаю... Дать такое объявление... Ну на что вы рассчитывали? За что - миллион? За гвоздь из ржавого железа?!
          · А вы на что рассчитывали, когда сюда ехали? На гвоздь из ржавой платины? Так ведь он тоже не стоит миллиона!
          · Ну, может быть, мне было любопытно...
          · Ладно, так я и поверил. Из любопытства никто нынче и шагу не сделает. Небось, решили перепродать его за полтора.
          · Что?!
          Собеседники снова уставились друг на друга. На некоторое время в комнате воцарилась тишина. Жужжала муха у стекла; на улице грузчики опорожняли машину - и в комнату доносилось: "мать... перемать..."; на кухне капало из крана.
          Первым прервал молчание Гаррик. Он швырнул гвоздь в шкатулку, встал - и сказал: "Хорошо. Я его беру."           Снова молчание.
          В любом нормальном театре в такие минуты дают занавес! Но это ведь не театр - жизнь...
          Боб как раз в этот момент поджег свежую сигарету; от неожиданности он скурил ее в одну затяжку: "у-у-у-ф-ф". Огонек бежал по сигарете, словно по бикфордову шнуру, так, что искры трещали.
          · Я за деньгами. Буду через полчасика, - сказал Гарри, прежде, чем исчезнуть.

          Конечно, Боб и раньше считал, что если у кого-то куча денег - что ему стоит дать хорошему человеку миллион - просто так, от души! Он даже мысленно примерял, кому из друзей он подарит по миллиону, когда сам заработает кучу денег. А обидевшись на кого-нибудь, он, бывало, отлучал его от миллиона. Но одно дело - думать, и совсем другое - когда мечты становятся реальностью. Ах, лимоны - миллионы!
          Полчаса длились некоторое время, в продолжении которого Боб промерил всю комнату раз двадцать, три раза посмотрел в окно и окончательно задымил все вокруг.
          Процедура продажи была на редкость будничной. Гаррик появился с большой картонной коробкой, и еще почему-то с нотариусом.
          · Я человек тщеславный, - сказал Гаррик, - поэтому мы запишем его, как будто купили за пять миллионов. Не возражаете?
          · Ладно. А зачем нотариус?
          · Я что, сапоги покупаю?! Я беру вещь за миллион! Пусть все будет по закону.
          · Пусть будет, - легко согласился Боб.
          Формальности заняли минут двадцать. Боб подписал бумажки не глядя и не стал даже считать деньги. Он просто небрежно пихнул коробку ногой в угол - вернее, попытался пихнуть. Коробка тянула, по меньшей мере, килограммов на пятьдесят.
          Перед уходом Гаррика Боб долго колебался, наконец, предложил: "Может, вам его получше упаковать?"
          · Да зачем же? - удивился Гарри.
          · А то греметь будет в шкатулке, царапаться. Вам ведь нужен товар в нормальном состоянии, а то какой от него прок?
          · Ничего, сойдет и так.
          Не сказал Гаррик, какой ему прок от гвоздя. Боб на секунду задумался - что бы еще спросить - и вдруг, неожиданно для себя ляпнул:
          · А если вот так, вообще, рассудить - зачем все-таки люди покупают гвозди за миллион?"
          · Ну, не знаю, кто как, наверное... А что, плохой товар?! · забеспокоился Гаррик.
          · Что вы, что вы, товар - высший сорт! - успокоил его Боб. Больше он не стал задавать вопросов. Гаррик вышел.
          Больше его Боб не видел никогда.
          Довольно долго он не решался подойти к ящику - все никак не мог поверить своей удаче. Казалось, что вот-вот все развеется, как дым. В голове гвоздем засел вопрос:" Ну зачем же он, черт возьми, его купил?" Потом полезли какие-то странные ассоциации: гвоздь-гвоздь-гвоздь-шило-гм-шило-шило-на-мыло. Мыло... МЫЛО! Его ударило в пот. На ящике была приклеена этикетка "Мыло. Красный Октябрь."
          Как пьяный подошел он к коробке. Как пьяный, упал на колени, едва не потеряв равновесие. Как пьяный, дрожащими руками, он сорвал крышку с ящика...
          Ящик был полон двадцатипятирублевых купюр в банковских упаковках.
          Боб вывалил деньги на пол - получилась изрядная куча. Он запустил в эту кучу обе руки, схватил две горсти пачек, запихнул их в карманы. Карманы раздулись и тяжело отвисли. Почему-то вместо праздника в душе он ощущал себя трагическим героем. "В чем, собственно трагедия? Отломился миллион на халявку? Побольше бы таких трагедий!" Но демагогия не помогала. Чувство трагичности происходящего достигло накала монолога Гамлета. Терпеть больше не было возможности - Боб отставил дверь и вышел на лестничную клетку, вызвал лифт. Как ни был он занят своими мыслями, но все же невольно дернул носом:" Нассал кто-то. Что за люди." Тут же он с грустью подумал, как часто в жизни соседствует смешное - и трагическое. Потом ему пришло в голову, что эту его мысль многие сочли бы банальностью - и все потому, что много раз уже она звучала в умах человеческих. Боже, как странны люди! Разве правда, даже если произнести ее тысячу раз (что тысячу, миллион, миллион! - бубнил в мозгу чей-то голос) - не останется правдой?!
          Запах мочи сменился запахом бензинового перегара - и он понял, что давно идет по улице. В глазах рябило. "А хорошо, что автомобили не гадят, словно птицы!", - внезапно подумал он - и сам удивился непосредственности этой мысли. В душе его был полнейший разлад. Мысли текли в одну сторону, ноги несли его в другую; отсутствующий взгляд устремлен был в сторону - и в бесконечность. Вокруг так и сновали различные люди - и никто не знал, что мимо идет миллионер.
          Внезапно он со всего размаху налетел на прохожего - и остановился как вкопанный. Прохожий буркнул что-то нечленораздельное, прежде чем исчезнуть в толпе. Окружающий мир после толчка стал вдруг на диво конкретным, Боб словно очнулся от сна. Серый заплеванный тротуар, обшарпанная стена дома... прохожие казались привидениями. Вдруг он обнаружил, что одно из привидений дергает его за рукав, а другой рукой сует ему в нос сторублевую купюру. Он догадался, что его зовут играть в стаканчики. Движением пловца он обогнул арену игры в стаканчики - и пошел дальше.
          У витрины стояла парочка, Он обнимал Ее, как Есенин березку, Она положила головку Ему на плечо. Влюбленные ворковали вполголоса, забыв обо всем на свете.
          · Представляешь, вот вокруг нас живет миллион человек - и у каждого есть лишний рубль. Если бы уговорить их скинуться!
          · Ну, и как же ты их уговоришь? - смеялась она. · Это-то и есть самое трудное. Хотя, с другой стороны, неужто им жалко рубля? Вот тебе - жалко рубля?
          · Мне? Нет.
          · Слушай, - сказала она подумав, - а два рубля мне тоже не жалко!
          - !
          Рядом, возле влюбленных, лоточница торговала капустой и зеленью.
          "Миллионы, миллионы, миллионы, - доносился ностальги-ческий женский голос из киоска звукозаписи, - алых роз..."
          Возле киоска стояло дерево, украшенное листьями - желтыми, зелененькими, красными. Дерево Бобу понравилось. Он долго смотрел на него. Потом спросил проходившую мимо девушку, который час.
          · Четыре пятьсот.
          - ?
          · Ой, простите, четыре с полтиной... то-есть... половина пятого!
          Он оторопело смотрел на девушку - что-то в ее ответе по-казалось ему непривычным. Она улыбнулась, словно оправдываясь - но улыбка получилась странной, так как девушка смотрела сквозь Боба в мировое пространство. Потом она чуть было не прошла сквозь него, так что он едва успел посторониться. Он проводил ее взглядом.
          Мимо с ревом неслись машины одна за другой. Солнце меркло в бензиновом чаду. Прохожие безостановочно шагали по тротуару, словно взбесившиеся маятники.
          Боб внезапно почувствовал страшное одиночество...

          Постепенно он стал заправским миллионером. Изменился и ритм его жизни. Первые несколько дней он занимался покупками: купил новую "девятку", видеомагнитофон с телевизором, одежду, автоответчик. На все это ушло сто тысяч - и вдруг он обнаружил, что покупать больше нечего - и тратить тоже особо не на что. Скоро он смирился и с этим. Некуда - так некуда. Зато - свобода! Бывало, он часами ходил по квартире - и представлял себе - вот сейчас захочу - и шарахну телевизор об стену. Или магнитофон. А потом куплю новых - хоть пять штук! А потом приходила ему в голову мысль - а что если оклеить стенку рублями? Тогда он садился за стол, доставал из кармана ручку "Паркер" и, полюбовавшись золотым перышком, начинал считать. Выходило, что рублями оклеить можно. А трешками? Он аккуратно обмерял купюру, потом считал заново. Выходило, что и трешками можно... Посчитать, что ли, пятерки?.. Он уже чуть было и впрямь не собрался оклеить стену рублями - но тут ему пришло в голову, что рабочий на заводе старался, их печатал - а он столько рублей сразу перепортит. Человек, может, целый день трудился! Жаль ему стало рабочего ... а еще ему было просто лень. Хотя, с другой стороны, делать все равно ведь было нечего! Друзья все сразу куда-то подевались, поскольку исчезло взаимопонимание. Да и по-правде говоря, разве существуют на свете друзья? Увы, нет. Существуют только общие проблемы. И чем больше этих самых проблем - тем, соответственно, больше и друзей.
          Но немного погодя всплыла еще одна проблема - не стало в его жизни побудительных пружин. Ведь большинство людей цели в жизни не имеют и живут лишь потому, что обстоятельства вынуждают их что-то делать. Но делая что-то, люди меняют обстоятельства - и снова бывают вынуждены что-то делать. И так проходит жизнь. Для тех, кому покажется сложным этот пассаж, можно привести пример с белкой в колесе - колесо крутится, потому что белка бежит, а белка, в свою очередь, бежит потому что у нее под ногами несется колесо... И это все не так просто, как может показаться на первый взгляд - попробуйте себе представить белку без колеса... это ничуть не проще, чем услышать звук от хлопка одной ладони.
          Все-таки, чем, в самом деле, заполнить свою жизнь начинающему миллионеру? Жениться? Так ведь еще не старый! Над Бобом нависла вполне серьезная опасность - спиться. Но, по счастью, этого не случилось.
          Довольно скоро утром в его квартире раздался звонок.
          · Да.
          · Мне, пожалуйста, Боба
          · Это я.
          · С вами говорит майор Иванов. ОБХСС. Скажите, когда вы собираетесь возвращать предоплату?
          · Какую предоплату?
          · Послушайте, не валяйте дурака. Ваше предприятие взяло предоплату на компьютеры. Где они?
          · А...
          · Вот что. Даю вам два дня подумать. Запишите мой телефон. Очень вам советую не делать глупостей. Ту - ту - ту - ту - ту...
          И в этом месте в театре можно было бы дать занавес. Но ведь это не театр - жизнь!
          Трясущейся рукой Боб схватил папку, что оставил ему нотариус. Он не силен был в бумагах - но все же понял, что стал владельцем предприятия. Документы утверждали, что предприятие имело в кассе пять миллионов рублей - причем Боб собственноручно расписался в том, что он их получил. Все. Круг замкнулся. Как в тумане, плохо соображая, перелистал он остальные бумажки. В памяти отложилось только "универсальное устройство для крепления деревянных несущих конструкций", купленное им у "лица, пожелавшего остаться неизвестным" за пять миллионов рублей ассигнациями...
          А еще говорят, что на этом свете скучно. Куда там! Он только успевал поворачиваться.
          Пришлось, пуститься во все тяжкие: взял кредит на пять миллионов - вернул предоплату. Заказал акции своего предприятия. Дал рекламу. Тем временем истек срок кредита - чтобы его вернуть, пришлось взять кредит на шесть миллионов (так как наросли проценты, да и вообще, порастратился).
          Суть всех его деяний была, в общем, проста, как палка: когда ничего нет, то пять миллионов - это сумма; а ежели у предприятия, к примеру, крутятся-вертятся-приходят-уходят миллионов двадцать - то пять миллионов на этом фоне как-то уже не так и заметны. А если пятьдесят? А если восемдесят? Сам черт не сыщет в этом бардаке гвоздь, купленный за пять миллионов! Да и что гвоздь? Объект материальный. Иные покупают за еще большие деньги черт-те чего, какие-то программы, которые ни пощупать, ни потрогать, которых, по-правде говоря, часто просто нет...
          Однако все эти потрясения наложили на Боба свой отпечаток. У него появились странности. Например, он купил маленького желтого заводного цыпленка и частенько вечером заводил его, ставил на стол - и долго смотрел, как цыпленок прыгает и тюкает носом. На цыпленочка он мог смотреть часами, пока не устанет заводить. А еще ему очень нравилось смотреть рекламу по телевизору, бывало, все каналы обшарит, пока найдет рекламу - но и тут не без странностей. Как только начинается реклама каких-либо акций - причем, даже независимо каких акций - именных и безымянных, привилегированных и всех прочих - у Боба сразу начинался нервный тонкий смех; пытался он и воду пить, и задерживать дыхание - не помогало ничего. Писклявый дурацкий смех не прекращался, пока не переключишь программу...
          А предприятие свое Боб в итоге продал, и уж можете поверить, миллиона не приплачивал. Не тот человек. Содрал с покупателя три шкуры - а потом куда-то делся. Куда - никто не знает. Да и где его искать? Сейчас миллионеров ведь - как собак! Ищи ветра в поле. Поступок, конечно, не очень-то порядочный - но что тут поделаешь! Ведь честному человеку не то что в коммерцию соваться, ему и жить-то на этом свете не стоит.

 
          Тараканище

           Измученные, изголодавшиеся заключенные сидели вдоль стен грязной камеры. Некоторые лежали, двое были без сознания. В углу сидел только что вернувшийся с допроса русоволосый крепко сбитый мужчина в тельняшке. Один глаз его заплыл и не открывался. Выражение его лица не сулило тюремщикам ничего хорошего.
          Ладо в изодранной черкеске сидел у стены напротив решетки, выпрямив спину, избитый - но не покоренный. Глаза его даже против его воли следили за самодовольным белым офицером, что прохаживался с саблей наголо вдоль решетки снаружи камеры.
          Наконец взгляды их скрестились. Офицер остановился, опершись на саблю - и буравил взглядом этого оборванца. Но скоро он был вынужден отвести глаза.
          - Ну, что пялишься, ты, черный ублюдок! - прошипел он, побледнев от злости, бегая глазами.
          Ладо стал молча выпрямляться, скользя спиной вдоль стены камеры. Вся кровь в нем вскипела, он сдерживал себя невероятным усилием воли.
          Офицер струсил. Испугался безоружного заключенного за толстой железной решеткой.
          - Я тебе говорю, ты, черная образина! - кричал он, весь дрожа, - я тебе заткну сейчас пасть!
          Ладо встал. Оттолкнулся от стены, с трудом сделал шаг вперед, потом еще. Все, затаив дыхание, ждали, чем закончится эта дуэль. Рука Ладо непроизвольно потянулась к правому боку, там, где обычно был кинжал - но схватила пустоту. Кинжал остался у тюремщиков. Под его взглядом офицер растерялся окончательно, но не желая подать вид, что струсил, он выкрикивал, хрипя от ярости, все ругательства, которые усвоил в юнкерской школе и в полку за все время службы.
          Оскорбления были страшными.
          И тогда Ладо сделал шаг в сторону, прижав руку к груди. Потом шаг в другую сторону. Потом все чаще и чаще. Заключенные стали медленно подниматься вдоль стен, аплодируя в такт. Ладо танцевал лезгинку. Танцевал яростно, самозабвенно вскрикивая, как, наверное, не танцевал никогда в жизни.
          Офицер оказался под огнем презрения у всей камеры, и тогда он, вне себя от бешенства, схватил пистолет - и выстрелил сквозь решетку. Выстрел оглушил всех. Ладо упал на колено, потом стал крениться, сразу обессилев, как подрубленная под корень сосна. Потом упал на пол, глухо стукнувшись головой о каменный пол - и застыл навеки.
          И тогда вперед вышел мужчина в тельняшке. Шаг. Еще шаг. Он встал перед решеткой, пошатываясь, закрыв собой упавшего Ладо - и вдруг рванул на груди тельняшку, разорвав ее в клочья.
          - Не смееть, сво-а-лачь! - прохрипел он в лицо палачу.
          Офицер испугался сам тому, что он натворил. Вся камера, как один человек, встала и столпилась у решетки, загородив своими телами умирающего. Некоторые узники не могли сами стоять, избитые и окровавленные, но все же вышли к решетке, опираясь на руки друзей!
          И офицер отступил.
          - Стоп! - скомандовал усатый красавец режиссер.

          - Это что, лезгинка?! Ты что, лезгинку забыл, как танцевать?! Это что, лезгинка что ли? - режиссер весьма похоже помахал в воздухе руками, словно отгонял мух. В толпе захихикали.
          - А ты, ты знаешь, что ты изобразил? - кричал он теперь на парня в тельняшке, - не знаешь?! Так я скажу - ты играешь алкоголика из ЛТП. Позвали тебя на выход - вот ты и поплелся - ванну принимать. Ты пойми, дорогой, твоего друга только что убили. Друга, понимаешь! И тебя самого завтра, может быть расстреляют!
          - Ладно, все на место. Дайте другую тельняшку!
          Костюмерша уже бежала с новой тельняшкой.
          Режиссер в это время вертел в руках пистолет, потом бахнул пару раз в потолок. Эхо от стен павильона стегнуло по ушам, словно плеткой.
          Васька вжал голову в плечи и сморщился, будто съел лимон.
          Для него не нашлось места в тюремной камере, и он примостился в углу на ящиках. Съемка была ночная, и его с непривычти тялнуло в сон. Возле него занудно спорили два старичка - один утверждал, будто Екатерина Вторая принимала гостей сидя на горшке, а другой не соглашался с этим. Старички были глуховаты, и на выстрелы не обратили внимания.
          В тюрьме снимали второй дубль. Исполненный сознания своей ненужности и никчемности, Василий поплелся в буфет.
          В ночном буфете была очередь в четыре человека, двигалась она постепенно и неторопливо, словно стрелки часов. Долго ли, коротко ли - стал он третьим, потом вторым.
          Буфетчица была настолько дородной, что казалось ее специально выбрали на эту роль, красили губы, подбирали накладную грудь, массивное золотое кольцо... Она ловко принимала рубли и трешки, сдавала сдачу, кому медяками, а кому и словом.
          Бутерброды на прилавке съежились, словно стесьняясь самих себя - но выбирать не приходилось. Вдруг Вася с ужасом увидел, что из-за тарелки вылез здоровенный рыжий тараканище, мгновенно взбежал на самый верхний бутерброд - и застыл на месте, шевеля с победным видом усами. На него никто не обратил внимания. Очередь сзади негромко болтала о своем, мужчина перед ним взял три бутерброда - и пошел к стойке в углу, где его ждали, и где уже было налито. Статисты со стажем без бутылки на ночные съемки не ходили.
          Вася робко попросил бутерброд. Буфетчица шмякнула перед ним бутерброд, взяла рубль, дала сдачу, по пути схватила таракана и кинула в угол под стол - и все это в одну секунду.
          У Васи пропал весь аппетит, он нехотя сжевал то, что купил, и побрел снова в павильон. Там снимался очередной дубль. Актеры, не единожды руганные режиссером, старались вовсю. От лезгинки было тесно не только в камере, но казалось, и во всем павильоне. Ладо танцевал с уханьем, будто рубил кого-то саблей. Возле сонной костюмерши постепенно росла кучка разорванных в клочья тельняшек.
          После каждого дубля режиссер ругал всех на чем свет стоит. Васька вспомнил, как в Илиаде Агамемнон, готовясь к битве с Троянцами, собрал военачальников и обругал и оскорбил каждого, чтобы они с большей яростью бросились на врага. Здесь режиссер применил тот же прием - и не без успеха. Очередную лезгинку Ладо исполнил с таким подьемом, что даже режиссеру стало страшно! Дубль был снят.
          После этого минут двадцать перетаскивали лампы, камеру, двигали стены. Павильон гудел, как улей.
          - Толпа, толпа! - кричал режиссер. Статистов повытаскивали изо всех щелей, и даже из буфета. Одетых в мрачные фабричные робы - на передний план, остальных - на задний.
          Толпа только что узнала о смерти Ладо - и все должны были снимать шапки и никнуть головами, сначала первый ряд, а потом и все последующие, так, чтобы получалась волна. Сзади даже подставили зеркало, чтобы толпа получилась огромной. Первый ряд снимал шапки, потом, словно в раздумьи, второй, дальше все быстрее - третий и четвертый, и наконец, все остальные, будто проснувшись, торопливо сдергивали свои картузы и фуражки. Нужно было добиться эффекта народной скорби - но в то же время решительности и гнева.
          Наконец - все позади. Васька получил свой талон, снял робу, небрежно кинув ее в углу костюмерной. На улице уже рассвело. Статисты вылезали на Божий свет робко, словно дети подземелья.
          Спешить было некуда - до метро еще полчаса, как раз дойти пешком. Вдоль тротуаров негромко шелестели шинами ранние утренние машины.

  
Другие рассказы Г.Лапушкина

Рассказы были опубликованы в книге "Анна Монсъ" вышедшей в 1996г в издательстве "Линор"

---

http://grustno.hobby.ru/
 

Хостинг проекта осуществляет компания "Зенон Н.С.П.". Спасибо!